Space: сто одна история Сюрреализма - Рим Дик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Книги шептались, переговаривались друг с другом, бывало, одна переписывала себе новую историю и росла.
Комната небольшая, но уютная, тёплая, с запахом корицы, старых книг и тоски. Через зашторенные окна пробивался свет, рисуя прямой мост на пол, в свету танцевала пыль, резко поднимаясь и делая выкрутасы в воздухе. Бюст Менделеева чихнул. Рук не хватало как никогда. В комнате завеяло прохладой, шторы поднялись ввысь, едва ли не дотянувшись до выхода, и легко, легли на пол, и побрели обратно — петли из окон повылетали и оно отворилось. Комната наполнилась запахом осени. На подоконнике показался снегирь, взлетел и сел на столик в комнате, затем подпрыгивая, тихонько, приблизился к тарелке с ягодами. Схватив гроздь рябины, снегирь поднялся, сделал несколько кругов по комнате, задев гроздью голову Рузвельта, и упорхнул за окно.
— Пакостник! Попадись мне ещё! — крикнул Теодор, и продолжил светскую беседу с Авраамом Линкольном, — При первой половине…
А что было при первой половине чего-то, где-то или когда-то, узнать было вряд-ли возможно, их ветер сворачивал в трубочку, затем в маленький комок и уносил с собой за окно, на просторы мира. Тут светило солнце. Тепло. Багряные лужи. Белые облака. Счастливые избитые люди.
К сожалению, человек попавший и вернувшийся обратно в мир откуда прибыл, замечал, что ни секунды времени не прошло в реальности. Разочарованные, пытались вернуться в зазеркалье, но покинувших раз, обратно не пускали. Пытаясь жить по правилам тех миров, в конце концов людей схватывали и отправляли на ссылку в Википедию, так бы хотелось сказать, но увы в тюрьму, где тот ел еду налогоплательщиков, и жил в камерах с обогревом за счёт народа, которых ненавидит. Ему даже нравилось быть таким неправильным, не таким как все, но в конце концов, он был таким же, как и все вокруг. Ни каким-то особенным, удивительным, а таким же, как вся толпа вокруг. Понимание это не приходило, с возрастом, с годами, даже перед смертью, и умирал человек в кровати, думая, что прожил непохожую ни на одну жизнь, судьбу. Увы… как не писали о таких книг и статей, так и не писали и о других тоже самое.
Единственный из множества, множество по единице.
Глава 38
Если карлики говорят, что они чувствуют давление со стороны высоких; они не шутят. Стоит наступить на них, гуляя среди книжных полок, крики карликов будят грозную, суровую и безжалостную библиотекаршу Клавдию Никифоровну Петровскую, способную ударом указки сделать из человека коврик; разукрасить стены незанятых пространств за полками. Эти экспонаты будут излюбленным местом паломничества никогда не знавших искусство студентов; тыкать пальцами, щекотать, изучать — коврики будут смеяться без слов, и щекотно им будет, но без возможности почесать конечности. Только к концу, перед самым закрытием библиотеки, коврики становятся людьми и уходят — красные пуза, лица, кривые линии слёз на щеках. Только к концу дня библиотека теряет силу магии.
Чувствовать себя мелочью в кармане, когда знаешь, что создан для больших дел — больно. Особенно — вонзившись в большой палец на ноге нормального человека. Иногда, гуляя среди историй, плывя на каноэ в океане, погрузившись душой в книги, оставив физическое тело по ту сторону вне книжных измерений — карлики то и дело, входят в обувь — словно в какую-то хижину, — человека, не стесняясь, со своими подушками и одеялами, и ложатся спать. Приносят крохотные баллоны, крохотные плитки, и малюсенькие ножи; режут плоть с пальца и жарят, — на ужин кроме мяса и другого быть не может, очевидно.
Стоит библиотеке закрыться, истории возвращаются обратно в книги, выветрившись из разума читающих. Клавдия Никифоровна Петровна вытаскивает их перед выходом указкой и помещает в заветные тому места. На следующий день студенты возвращаются за новой порцией книг, они словно бы и помнят, что было, но хотят ещё, но визуализировать прочитанное прошлым вечером, не могут.
Книги — наркотик.
Самое забавное в этом; библиотекарша не только отбирает истории, но и в тоже время делит их со своим разумом, даёт подпитку, и знает ровно столько, сколько прочли посетители. Так, во время того, как люди приходят к ней и спрашивают о какой-либо книге, она без труда может предложить книги, прочитанные другими, но оставшимися у неё в памяти. Но стоит её спросить о тех, о которых она и понятия не имеет, отправляет читателей к мрачной стороне библиотеки — непрочитанное. Люди сами находят и изучают, но в конце, перед экзаменом понимают, что всё из головы исчезло, а прочитанное в голове и не засело вовсе. Во всём была виновата она — суровая Клавдия Никифоровна Петровна.
Ей так нравилось наблюдать за детьми, которые дрожали, забывали, мямлили и злились из-за своей скудной памяти. Но только библиотекарша знала секрет их несостоятельности. Так, по крайней мере, студенты возвращались обратно, а жестокая женщина кормила разум пищей. Между прочим, и сама библиотекарша не догадывалась отчего она могла помнить столько, и помещать прочитанное в свою голову — была ли там магия, как она считала, и превращала ли людей в настенные коврики? Может быть… это была лишь иллюзия, память, внедрённая ей в голову. Жизнь, которой никогда не было.
Она верила в это и чувствовала себя буквально живой, но в реальности являлась андроидом, посланным из будущего, чтобы изучить потерянные в прошлом книги, сохранять их в ячейки памяти и жесткие диски. Когда-то раньше, здесь, вместо неё, жил другой андроид, но потерявшийся за границей книжных полок. Говорят, сломался, другие верят, сбежал. Но мы предполагаем — украли.
Здесь, внутри неё, обитали карлики
